«Как-то раз на исходе зимы господа с железнодорожной станции отправились на медвежью охоту…» (Из повести «Косолапый…» Эйно Лейно)

Есть повесть одна у Печального Эйно. Для старых и малых история та. В тиши звёздной полночи благоговейно читают про мишку в канун Рождества.
Однажды зимой обложили берлогу, не зная, что самка там кормит приплод. Десяток саней снарядили в дорогу железнодорожных потешить господ…
Густой бурелом. Склон под корочкой наста. Легавых спустили. Медведь не вставал. Сушняк подожгли. Тут царь леса поднялся. Но пуль и рогатин смертельным был шквал!
В берлоге лежал сирота-медвежонок, сверкая глазами на диких зверей, на милую мать. Было грустно спросонок, хотелось прижаться к соску поскорей.
Разделав трофей, господа из столицы на станцию кроху в санях привезли… «Здесь пусть поживёт, – разрешил остролицый начальник, – ведь можно потом пристрелить».
В корзине, в углу, рядом с кухней он вырос. Любил молочко и, конечно, медок. И водочки рад был отведать, проныра, и свистнуть умел, как кондуктор, в свисток.
За ногу в саду ловко цапнул воришку, хозяйскую дочку из озера спас! В газете статью написали про мишку. Но было несладко герою подчас.
Так телеграфист станционный, зажарить мечтая медвежье филе на костре, в хлеву показал щель, где осы жужжали, – туда сунул тут же свой носик пострел…
Мишутка не знал, куда деться от боли. А морда распухла. Ну, как тут не выть! Он долго в углу утешал своё горе, мечтая о том, как врагу отомстить.
И вот кирпичи стали сыпаться градом. «Он крышу ломает», – смеялся народ. Начальник кричал: «Да убить его надо! Стреляйте! Он скоро весь дом разнесёт!»
Тут телеграфист стал палить из винтовки. Мишутка по крыше, как белка, скакал. Но, видно, стрелку не хватало сноровки, слезились глаза, и дрожала рука…
«Любого из нас подстрелить очень просто, когда из бутылки стреляет порок», – сказал мужичок невысокого роста и, дав мишке водки, надел поводок.
Глоточек-другой – и виновник погрома неспешно побрёл по следам хитреца. Весёлой толпы в спину слышался гомон: «Наш Матти Проделкин ведёт жеребца!»
Начальник вздохнул: «Пусть ведёт, куда хочет. Успели всех женщин пальбой напугать!» А Матти в усы себе тихо хохочет, рисуя в уме, как обрадует мать…
Старушка его завопила с порога: «Кого ты привёл? – а сама в огород из дома бегом, – Что за зверя лесного? О Боже! Медведя! Он нас ведь убьёт!»
«Да вот батрака. Он лениться не станет. Ребёнок ещё, но силён, как мужик. Мы угол сдадим ему в старенькой бане. Ты лучше не спорь, а поесть предложи».
«Какой же ты плут! – улыбнулась мамаша, – Привёл бы невестку, прижал бы к груди…» Но сын ей в ответ: «Хороша твоя каша! Невесток полно, а Мишутка один».
И тут же контракт настрочил, подытожив крестом рукописным медвежий наём… С тех пор три души, три создания Божьи в трудах и молитвах зажили втроём.
Мишутка всему обучился у Матти: есть ложкой из плошки, кресты малевать, на стуле сидеть, возлежать на кровати, носить валуны и дубы корчевать…
Но то, как подчас пела Маттина скрипка и плавилась грусти пьянящей слюда, как в шерсти у глаз было мокро и липко… Забыть он не сможет уже никогда!
Однажды его поразил терпкий запах, подхваченный ветром в дремучей глуши. Тогда он впервые почувствовал в лапах веление крови: «Беги и круши!»
Но вскоре забыл это странное чувство, кружась в диком вальсе на радость толпе под скрипку, в садах плясового искусства покорно отдавшись потешной судьбе.
День ярмарки стал для него «триумфальным». Он так разошёлся, из фляжки поддав, что Матти пришлось за показ танцевальный в судебном порядке выплачивать штраф.
«Не ценят, увы, здесь искусство, братишка», – вздыхал он, а в горле дрожала слеза. За ним наблюдал с удивлением мишка, ласкался и руки украдкой лизал…
Полсотни монет – разве это потеря? Об этом Проделкин ничуть не грустил. Он плакал о том, что несчастного зверя совет магистрата на смерть осудил.
В сарай, где они предавались печали, вошёл незнакомец, сверкая серьгой, по виду цыган, и сказал, как ужалил: «Продай мне медведя, продай, дорогой!»
За пачку бумаг, за пятьсот финских марок, косматый Иосиф был продан в рабы. Лукавый вонзил в Матти алчное жало, да так, что бедняга про совесть забыл.
Он так и не смог побороть искушенье. Деляга-цыган был, как дьявол, хитёр. Рычи, не рычи! С крепкой цепью на шее побрёл косолапый в цыганский шатёр.
Живи у столба, коль тебя приковали! Показывай трюки за сахар и плеть! Жонглируй, свисти, только б деньги давали! Не смей бушевать и о воле реветь!
И лишь иногда будь от счастья неистов и с табором вместе гуляй у костра… Такая судьба у бродячих артистов – сжигать свои силы в искусстве дотла.
В столице цыган заявил, как бы в шутку, седому сеньору с овальным лицом, который купить собирался Мишутку: «Плати десять тысяч – и дело с концом!»
И тотчас в руках вожака захрустели пурпурные марки. Лукавый был рад. Себе на уме господин Каруселли: в глазах у медведя искрился талант.
Полвека почти проведя на арене, директором цирка из клоуна став, с лохматым сынком обретя вдохновенье, он с радостью принял «мишуткин устав».
Неделю спустя был уволен профессор за то, что поднял на малютку свой кнут и тем осквернил дрессировщика место: любимца директор не смел упрекнуть.
Он сам занялся косолапым младенцем, как нежный отец, чуть не дул ему в рот. На ласку медведь отзывался всем сердцем, и вскоре их дружба дала чудный плод.
В тот памятный вечер в шатре было людно. О финском медведе узнав из газет, Стокгольм весь затих в ожидании чуда, проспект возле цирка сверкал от карет…
И вот, наконец, прозвучали фанфары. Сеньор в белом фраке на мишке верхом вдруг выплыл из тьмы. Загудели литавры, и зал закружился в галопе кругом.
С галопа – на рысь, замедляясь до шага, аллюр за аллюром сеньор гарцевал. Под ним был не конь – косолапый бродяга, который не просто скакал – танцевал!
Восторг породил бурю аплодисментов. С галёрки пролился цветочный поток.  Сам шведский король, наблюдая всё это, в ладоши захлопал, усилив восторг.
Мишутка в ответ поклонился учтиво, земли не касаясь, по-царски, чуть-чуть. И славы лучи, словно львиная грива, украсили шею артиста и грудь.
Король во дворце наградил табакеркой директора цирка, а дочь короля Мишутку сама угостила конфеткой, он ручку лизнул ей, конфету беря.
«Вы гений! – король объявил Каруселли, – Я давний поклонник всех ваших реприз. По праву ваш цирк можно с этой недели назвать королевским. Как вам мой сюрприз?»
«Спасибо за честь! Гениальность лишь гений способен понять, я давно говорил». Старик зарыдал и, упав на колени, к медведю прижался, а тот заскулил…
«Сыночек, ты свет моей старости! Вновь я в тебе, Caro mio, живу… Ты идёшь к вершине… Иди. Пусть утешит сыновья любовь мою душу. Всё прочее – ложь!»
Отцовский завет через звёздные залы медведь нёс в груди, как священный огонь… Прошло много лет, и Мишутка стал старым, с вершины спустившись на сумрачный склон.
Давно спал в земле самый лучший директор. А новому нужен был новый герой, который бы смог даже в знойное лето манить  всех к арене задорной игрой.
Списать со счетов захотели Мишутку. Для этого в южной, жестокой стране устроили бой двух зверей – мясорубку. И не было схватки на свете страшней!
Седой великан и большой серый гризли боролись в обхват. Кровь потоком лилась. Но старый медведь сконцентрировал мысли и в горло вцепился врагу, изловчась.
Кровавой горой на поверженном звере стоял он, взирая на воющий зал… Власть крови росла, опьяняла, как зелье. Мишутка рванулся – и цепь разорвал.
Он мчался домой сквозь истошные крики, сметая пигмеев, как снежный обвал… Там Матти играл на чарующей скрипке и он медвежонком счастливый плясал!
***
Есть повесть одна у Печального Эйно. Для старых и малых история та. В тиши звёздной полночи благоговейно читают про мишку в канун Рождества.